Фадеев Александр Александрович (1901, г. Кимры Тверской губ. - 1956, Переделкино под Москвой) - писатель. Род. в семье профессиональных революционеров. В 1908 семья переехала на Дальний Восток, где Фадеев учился во Владивостокском коммерческом уч-ще. Сблизившись с большевиками, Фадеев вел агитационную работу среди учащихся и сотрудничал в большевистской газ. "Красное знамя". В 1918 вступил в РКП(б). В 1919 был направлен агитатором в партизанский отряд; отличился в боях, был ранен, закончил гражданскую войну в должности комиссара бригады. В 1921 был делегирован на Х съезд партии, вместе со многими делегатами участвовал в подавлении мятежа в Кронштадте, был тяжело ранен. Оставленный в Москве, Фадеев поступила Моск. горную академию, где окончил два курса. В 1923 напечатал свой рассказ "Против течения". С 1924 был направлен на парт. и лит. работу на Сев. Кавказ, где находился до 1926. Вернувшись в Москву, Фадеев стал профессиональным литератором. Обладавший лит. талантом, Фадеев согласился стать проводником парт. требований к лит-ре и возглавлял писательские организации с 1926, начав с Росс. ассоциации пролетарских писателей (РАПП) и закончив секретарем правления СП СССР. Автор романов "Разгром", "Молодая гвардия", "Последний из Удэге", теоретик "социалистического реализма", Фадеев, выполняя волю парт. вождей, громил А.П. Платонова, М.М. Зощенко, А.А. Ахматову и др., участвовал в репрессиях, а потом терзался муками совести. Уничтоживший собственный талант, осознавший пустоту, к к-рой пришел, Фадеев превратился в алкоголика. В состоянии глубокой депрессии покончил жизнь самоубийством, оставив предсмертное письмо, адресованное ЦК КПСС, в к-ром писал: "Не вижу возможности дальше жить, т.к. искусство, которому я отдал жизнь свою, загублено самоуверенно-невежественным руководством партии, и теперь уже не может быть поправлено. Лучшие кадры литературы - (...) физически истреблены или погибли, благодаря преступному попустительству власть имущих". Вопреки последнему желанию Фадеев быть похороненным рядом с матерью был похоронен на Новодевичьем кладбище.
Выступление в Праге прославленного в СССР автора Разгрома А. Фадеева с публичной лекцией о современной советской литературе в этом смысле симптоматично и показательно.
Надо отдать Фадееву должное, он внешне держался вполне корректно, не впадал в тот дурной тон откровенной
пропаганды, который все же шокирует европейского слушателя. Всем своим обликом, всей манерой держаться, своей несколько старомодной жестикуляцией Фадеев удивительно напоминал предреволюционного лектора "народной аудитории" провинциального русского города. Да и публика, восторженно ему внимавшая, признаться, меня мысленно переносила в старую русскую провинцию или, в лучшем случае, в аудиторию Тенищевского училища. Доклад А. Фадеева по своему содержанию был на том же уровне.
Основная цель доклада была в стремлении убедить аудиторию, что советская Россия высоко держит знамя культуры. Фадееву, очевидно, не приходило в голову, что уже одна необходимость защищать перед Европой этот тезис показывает, как неблагополучно обстоит дело с советской культурой. "Советская литература является ... наследницей всего прекрасного и великого, созданного художественными гениями человечества, людьми, имена которых сияют в веках, как звезды", - с провинциальным пафосом провозглашает А. Фадеев. Учителями советской литературы являются Шекспир и Толстой, Гете и Пушкин, Фирдоуси и Руставели, Гоголь и Шевченко, Бальзак и Горький. Уже в этом перечислении имен содержится величайшая безвкусица. Не знаю, чему Фадеев научился у этих классиков, но, во всяком случае, художественного вкуса они ему не привили. "Старое мнение, что большевики являлись врагами культуры", - победоносно заявил после этого потока имен Фадеев, -"может держаться теперь разве еще в закоулках мировой печати". С особенным рвением Фадеев подчеркивал, что советская литература чтит русских классиков, произведения которых издаются сейчас в миллионах экземпляров. Мы уже привыкли к тому, что миллионами экземпляров сочинений Пушкина, Гоголя, Горького и др. огорашивают европейского читателя и слушателя, весьма восприимчивого к магии цифр. Не упустил Фадеев случая упомянуть и "царскую деспотию", стремившуюся задавить литературы отдельных народов, населяющих Россию, теперь извлеченные в СССР из небытия. И к магии цифр присоединяется магия никому в Европе ничего не говорящих имен "классиков народов СССР". При этом материал преподносится так, что и Шевченко, и Коцюбинский, и Руставели будто бы впервые открыты благодетельными большевиками.
Заворожив слушателя цифрами и именами, Фадеев стал ему объяснять, что собою представляет "новый гуманизм" и "советский реализм", отличающие советскую литературу от старой и от остальной современной литературы европейской. При всем желании трудно было понять, что, собственно, надо понимать под этими этикетками. "Новый гуманизм" сводится к тому, что вместо пассивного сострадания к униженным и оскорбленным советская литература провозглашает борьбу против строя, который создает неравенство и несправедливость. Но тут же очень ловко борьба с угнетателями подменяется славословием "власти трудящихся, родившейся в огне революции", возглавляемой Сталиным. Под реализмом Фадеев понимает также нечто весьма расплывчатое, одинаково зачисляя в реалисты и Шекспира, и Свифта, и Льва Толстого, и Гете. Всякое отражение действительности, любым художественным методом, является реализмом, и советская литература в этом смысле реалистична. Но она не только реалистична, но еще и служит интересам социального гуманизма, то есть направлена на борьбу с фашизмом, мракобесием и человеконенавистничеством. Говорят, что советская литература исполняет заказ. Это неверно, ибо не может быть речи о "заказе" там, где существует "морально-политическое единство", где писатель связан с народом и где интересы народа находят свое прямое и открытое выявление. Здесь Фадеев проводит теорию непосредственного выявления воли народа через его вождей, столь популярную в тоталитарных идеологиях.
А. Фадеев счел нужным остановиться подробнее на "случае Мейерхольда", смущающем передовые умы западной интеллигенции. На Западе советскую власть осуждают за то, что она закрыла театр Мейерхольда. Да, закрыла. Но этим закрытием она только констатировала то, что уже до него сделала жизнь. Мейерхольд своим трюкачеством, своим формализмом отпугнул от себя артистов и драматургов, разогнал публику, вызвал острую критику. Правительству оставалось только сделать из этого соответствующие выводы. Оно их и сделало: закрыло театр. Но глубоко ошибаются те, которые думают, что в советской России нет возможности свободной творческой работы: Мейерхольд получил место в оперном театре Станиславского и может и дальше проявлять свою творческую индивидуальность. Было неловко слушать из уст писателя эту своеобразную защиту свободы творчества под защитой "благодетельной власти". Характерно, что именно эта часть доклада встретила наибольший отклик у публики. "Советский народ не ограничивает ничьей художественной индивидуальности, но не желает выбрасывать государственных средств на вещи, которые интересуют только несколько десятков людей", - заявил Фадеев при общем одобрении аудитории.
Презрительное отношение ко всякому "формализму" в искусстве, ко всему, что не отвечает требованию понятности и доступности, пронизывало весь доклад Фадеева. Здесь чувствовалось и личное убеждение и даже известный пафос. Было видно, что именно такое понимание задач искусства отвечает его собственной художественной практике. "Форма, доступная миллионам читателей", - вот основной критерий художественности для Фадеева. Он не понимал, что, призывая европейскую литературу вступить на этот путь, он ее приглашал в приготовительный класс, из которого она давно вышла. Но удивительнее всего, что это приглашение вступить в приготовительный класс находит в европейской аудитории сочувствие, принимается как некое новое откровение. Не сказывается ли в этом общая для современной Европы тяга к примитивизму, к освобождению психики от всего, что отдает хоть малейшей сложностью и утонченностью? Здесь происходит встреча двух психологии - одной примитивной по необходимости, другой - взалкавшей по простоте в силу реакции на рафинированный тип современной культуры, заводящий часто в тупик. Неужели преодоление болезненных черт современной культуры возможно только на путях того примитивизма, который все больше утверждается в Европе? Неужели необходимо Европе пойти на выучку к идеологам "советского гуманизма", чтобы затем, разочаровавшись подобно Андре Жиду, со всей силой вновь почувствовать, как тесно связаны между собой культура и свобода личности? Неужели нет других путей преодоления кризиса современной культуры?
http://hrono.ru/biograf/bio_f/fadeev_aa.php
http://www.mochola.org/russiaabroad/bem/bem63_fadeev.htm
Выступление в Праге прославленного в СССР автора Разгрома А. Фадеева с публичной лекцией о современной советской литературе в этом смысле симптоматично и показательно.
Надо отдать Фадееву должное, он внешне держался вполне корректно, не впадал в тот дурной тон откровенной
пропаганды, который все же шокирует европейского слушателя. Всем своим обликом, всей манерой держаться, своей несколько старомодной жестикуляцией Фадеев удивительно напоминал предреволюционного лектора "народной аудитории" провинциального русского города. Да и публика, восторженно ему внимавшая, признаться, меня мысленно переносила в старую русскую провинцию или, в лучшем случае, в аудиторию Тенищевского училища. Доклад А. Фадеева по своему содержанию был на том же уровне.
Основная цель доклада была в стремлении убедить аудиторию, что советская Россия высоко держит знамя культуры. Фадееву, очевидно, не приходило в голову, что уже одна необходимость защищать перед Европой этот тезис показывает, как неблагополучно обстоит дело с советской культурой. "Советская литература является ... наследницей всего прекрасного и великого, созданного художественными гениями человечества, людьми, имена которых сияют в веках, как звезды", - с провинциальным пафосом провозглашает А. Фадеев. Учителями советской литературы являются Шекспир и Толстой, Гете и Пушкин, Фирдоуси и Руставели, Гоголь и Шевченко, Бальзак и Горький. Уже в этом перечислении имен содержится величайшая безвкусица. Не знаю, чему Фадеев научился у этих классиков, но, во всяком случае, художественного вкуса они ему не привили. "Старое мнение, что большевики являлись врагами культуры", - победоносно заявил после этого потока имен Фадеев, -"может держаться теперь разве еще в закоулках мировой печати". С особенным рвением Фадеев подчеркивал, что советская литература чтит русских классиков, произведения которых издаются сейчас в миллионах экземпляров. Мы уже привыкли к тому, что миллионами экземпляров сочинений Пушкина, Гоголя, Горького и др. огорашивают европейского читателя и слушателя, весьма восприимчивого к магии цифр. Не упустил Фадеев случая упомянуть и "царскую деспотию", стремившуюся задавить литературы отдельных народов, населяющих Россию, теперь извлеченные в СССР из небытия. И к магии цифр присоединяется магия никому в Европе ничего не говорящих имен "классиков народов СССР". При этом материал преподносится так, что и Шевченко, и Коцюбинский, и Руставели будто бы впервые открыты благодетельными большевиками.
Заворожив слушателя цифрами и именами, Фадеев стал ему объяснять, что собою представляет "новый гуманизм" и "советский реализм", отличающие советскую литературу от старой и от остальной современной литературы европейской. При всем желании трудно было понять, что, собственно, надо понимать под этими этикетками. "Новый гуманизм" сводится к тому, что вместо пассивного сострадания к униженным и оскорбленным советская литература провозглашает борьбу против строя, который создает неравенство и несправедливость. Но тут же очень ловко борьба с угнетателями подменяется славословием "власти трудящихся, родившейся в огне революции", возглавляемой Сталиным. Под реализмом Фадеев понимает также нечто весьма расплывчатое, одинаково зачисляя в реалисты и Шекспира, и Свифта, и Льва Толстого, и Гете. Всякое отражение действительности, любым художественным методом, является реализмом, и советская литература в этом смысле реалистична. Но она не только реалистична, но еще и служит интересам социального гуманизма, то есть направлена на борьбу с фашизмом, мракобесием и человеконенавистничеством. Говорят, что советская литература исполняет заказ. Это неверно, ибо не может быть речи о "заказе" там, где существует "морально-политическое единство", где писатель связан с народом и где интересы народа находят свое прямое и открытое выявление. Здесь Фадеев проводит теорию непосредственного выявления воли народа через его вождей, столь популярную в тоталитарных идеологиях.
А. Фадеев счел нужным остановиться подробнее на "случае Мейерхольда", смущающем передовые умы западной интеллигенции. На Западе советскую власть осуждают за то, что она закрыла театр Мейерхольда. Да, закрыла. Но этим закрытием она только констатировала то, что уже до него сделала жизнь. Мейерхольд своим трюкачеством, своим формализмом отпугнул от себя артистов и драматургов, разогнал публику, вызвал острую критику. Правительству оставалось только сделать из этого соответствующие выводы. Оно их и сделало: закрыло театр. Но глубоко ошибаются те, которые думают, что в советской России нет возможности свободной творческой работы: Мейерхольд получил место в оперном театре Станиславского и может и дальше проявлять свою творческую индивидуальность. Было неловко слушать из уст писателя эту своеобразную защиту свободы творчества под защитой "благодетельной власти". Характерно, что именно эта часть доклада встретила наибольший отклик у публики. "Советский народ не ограничивает ничьей художественной индивидуальности, но не желает выбрасывать государственных средств на вещи, которые интересуют только несколько десятков людей", - заявил Фадеев при общем одобрении аудитории.
Презрительное отношение ко всякому "формализму" в искусстве, ко всему, что не отвечает требованию понятности и доступности, пронизывало весь доклад Фадеева. Здесь чувствовалось и личное убеждение и даже известный пафос. Было видно, что именно такое понимание задач искусства отвечает его собственной художественной практике. "Форма, доступная миллионам читателей", - вот основной критерий художественности для Фадеева. Он не понимал, что, призывая европейскую литературу вступить на этот путь, он ее приглашал в приготовительный класс, из которого она давно вышла. Но удивительнее всего, что это приглашение вступить в приготовительный класс находит в европейской аудитории сочувствие, принимается как некое новое откровение. Не сказывается ли в этом общая для современной Европы тяга к примитивизму, к освобождению психики от всего, что отдает хоть малейшей сложностью и утонченностью? Здесь происходит встреча двух психологии - одной примитивной по необходимости, другой - взалкавшей по простоте в силу реакции на рафинированный тип современной культуры, заводящий часто в тупик. Неужели преодоление болезненных черт современной культуры возможно только на путях того примитивизма, который все больше утверждается в Европе? Неужели необходимо Европе пойти на выучку к идеологам "советского гуманизма", чтобы затем, разочаровавшись подобно Андре Жиду, со всей силой вновь почувствовать, как тесно связаны между собой культура и свобода личности? Неужели нет других путей преодоления кризиса современной культуры?
http://hrono.ru/biograf/bio_f/fadeev_aa.php
http://www.mochola.org/russiaabroad/bem/bem63_fadeev.htm
